Дмитрий Лысенков: «Мы не имеем возможности полгода худеть или толстеть, как голливудские актеры» — lk-rt-ru.ru

Дмитрий Лысенков известен по работам в проектах «Бедные люди», «Небесный суд. Продолжение», «Сталинград», «ИП Пирогова». В киношной тусовке о нем ходит молва как о «неудобном» актере. Возможно, все дело в том, что он ко всему подходит профессионально, требуя этого и от других участников кинопроцесса.

— Как подходите к выбору предлагаемых проектов?

— Обычно смотрю, насколько интересна моя роль. Не весь сериал целиком, а именно то, что мне предлагается. Затем смотрю на то, кто будет снимать, а после этого, собственно, если есть возможность узнать, с кем буду сниматься, то тоже это узнаю. (Смеется.)

— Если вас все устраивает, какую роль играют деньги, гонорар?

— Для кого-то, бывает, делаются скидки. (Смеется.) В принципе, гонорар постепенно растет от проекта к проекту, это обычная практика.

— У вас много ролей, совершенно разных…

— Ну вот чтобы не повторяться, я стараюсь так отыскать и согласиться на те роли, которых я не делал еще. Но все равно повторов не избежать. Поэтому я пытаюсь их минимизировать.

— Как вы считаете, для актера страшно стать заложником одного амплуа, одной роли?

— Для каких-то актеров это, может, и не страшно. Просто мне самому скучно.

В новом сериале Лысенков сыграл священникаФото: кадр из сериала «Почка»

— Сейчас на платформе KION идет сериал «Почка», где у вас одна из ролей. Чем привлек этот проект?

— Предложение поступило от Маши Шульгиной и Лизы Тихоновой, которые писали этот сценарий. Поэтому рассматривал с позиции того, что я с ними уже сотрудничал и знаю, как это происходит. А потом, я никогда не играл священников. Были взрывные люди, в которых кипят бесы, но при этом поместить этих бесов внутрь священника — вот этого я не делал. Это как раз и было интересно. Контраст. Сочетание.

— Не могу тогда не спросить, а какое у вас отношение к религии?

— К религии у меня хорошее отношение. К институту церкви у меня отношение проявляется в зависимости от того, как церковь себя ведет. Если церковь продает индульгенции, у меня к ней плохое отношение. (Смеется.) Если она учит любви, соответственно, хорошее отношение. Отношение к церкви зависит от самой церкви. Это институт, поэтому к вере, по крайней мере, к моей вере, она имеет очень мало отношения.

«Были взрывные люди, в которых кипят бесы, но при этом поместить этих бесов внутрь священника – вот этого я не делал»Фото: кадр из сериала «Почка»

— На что готовы ради интересной для вас роли?

— Никого убивать не собираюсь. (Смеется.)

— В физическом плане…

— Если вы имеете в виду поправиться-похудеть — да, я с удовольствием поэкспериментировал бы с этим. Дело в том, что в нашей российской реальности проекты снимаются с такой скоростью, а подготовка настолько мала, что мы не имеем возможности полгода худеть или толстеть, как голливудские актеры. Думаю, что здесь серьезных видоизменений ждать не стоит, все будет решаться пластическим гримом. А так, я похудел бы с удовольствием, поправился бы с меньшей охотой, но если надо было бы, то сделал и это, чтобы потом похудеть. На такие эксперименты я готов.

— Как вы считаете, цензура должна быть в искусстве?

— Я не думаю, что цензура должна быть. Для художника цензура находится внутри него самого, если это хороший художник. Тут сложно всегда: какой художник хороший, художник ли он, на что художник имеет право? Появляется масса вопросов, на которые трудно отвечать, но я думаю, что цензура все же не очень хорошее начинание. Хотя она имеет свои плюсы. В смысле того, что путем противодействия развивается воображение.

— Поэтому при советской цензуре у художника было прекрасное воображение, поэтому в те времена рождались шедевры в искусстве?

— Да, именно от того, что приходилось фантазировать, включались другие ресурсы.

— Вы делаете разделение между главными и второстепенными ролями?

— Я не могу не заметить, что одна роль второстепенная, а другая главная — конечно, в этом плане я делаю разделение. (Смеется.) Но, по большому счету, для меня не имеет значения как для работы, роль второго плана или первого. Я уже отказываюсь от эпизодов, их в моей жизни стало намного меньше. Но роли второго плана, если там есть что играть, я, конечно, беру.

— Вы действительно считаете актера одним из винтиков в кинопроекте? А как же понятие звезды?

— Ну, понятие звезды существует только в продюсерском мире. В творческом нет никаких звезд. Звезда в любом случае должна выйти и доказать, что она звезда, что она профессиональный человек. И каждый раз это надо делать заново. Звезда — это понятие сугубо маркетинговое, для усиления и увеличения продаж будущего продукта. И только. Она, собственно, никак не влияет на результат самого продукта. А в чем там был вопрос? (Смеется.) Да, в этом смысле актер — это винтик. Потому что это все равно крупное режиссерское полотно. Есть режиссер, есть оператор, есть монтажер — это все люди творческих профессий, которые могут очень сильно изменить то, что ты исполнил в кино. Можно ведь «склеить» материал очень по-разному. И это изменит не только твое исполнение, это изменит вообще жанр самой сцены. В этом смысле актер там винтик, а звезда — это понятие, как я уже сказал, постпродакшн.

— Разве это звание не относится к владению профессией?

— Никак. Абсолютно никак. Никак не связано. И даже часто противоречит владению профессией. (Смеется.)

— Как готовитесь к сложной роли, не случается ли раздвоение личности, когда герой начинает вытеснять вас самого?

— Нет, я психически здоров. Ничего подобного со мной не случается. Я не играю психических отклонений. Если человек начинает рассказывать, что он именно так вжился в роль, то ему надо лечиться. (Смеется.)

— Вы однажды пошутили, что в студенческие времена вам помогало работать пиво. Что сегодня приходит на помощь?

— Работать? (Смеется.) В студенческие времена я пил его, но чтобы это помогало работать — нет. (Смеется.) Это было единственным доступным развлечением на тот момент. А вот что сейчас помогает работать? Меня воодушевляет количество разной работы, которая сейчас присутствует у меня, несмотря на то что нас закрывали на пандемию. Вот те три месяца показались мне какими-то жутким временем, когда остановилось все. Но сейчас, несмотря на все те ограничения, которые существуют, мы все имеем возможность работать, и работы не стало меньше, что меня, безусловно, радует. Это вдохновляет, это помогает работать, и присутствует желание усиленно работать, чтобы, так сказать, успеть до следующего какого-нибудь коллапса. (Смеется.)

— Кинопроцесс, как известно, это, прежде всего, умение ждать. Чем занимаетесь в это время?

— К счастью, в моей жизни есть театр, поэтому у меня нет такого, что я все время жду. Я как со второго курса начал работать, так и работаю. У меня не было периода ожидания, когда я вообще сидел без работы. Я либо репетирую, либо снимаюсь, либо играю идущий репертуар. Вот когда я был три месяца заперт, то уехал на дачу, где занимался созерцанием, просто выдыхал в соснах. Вот и все. (Смеется.) Не знаю, что я буду делать, когда придется долго ждать, надеюсь, не уйду в запой. (Смеется.)

— С пивом?

— Да. (Смеется.)

— Вы как-то признавались, что вам лучше быть на работе в раздраженном настроении. Сейчас так же?

— Это нужно не на каждой работе. Но в некоторых театральных ролях это помогает, и даже иногда в кино — в смысле того, что это выделяет энергию. Энергия нужна для конкретного персонажа, поскольку он находится в резонансе, в конфликте со всеми остальными героями. Это внутреннее раздражение нужно мне, чтобы перенести его на персонажа. Вообще, в драматическом искусстве очень важно состояние неуспокоенности. Состояние покоя мешает. Нужно быть беспокойным человеком. (Смеется.)

— Что вас может расстроить в партнере? Или даже рассердить?

— Его непрофессионализм — это прежде всего. Незнание текста, все что угодно. Пьяный, бездарный артист меня раздражает не меньше. Встречаются и такие профнепригодные люди, которые оказались в профессии случайно. В общем, все то, что является проявлениями непрофессионализма, меня раздражает.

— Но вам же приходится с ними играть, как миритесь с этим?

— Приходится, бывает.

— И как вы успокаиваете себя?

— Я не успокаиваю себя, я просто делаю свою работу. И все.

— Абстрагируетесь?

— Я бы сказал, что не скрываю своего отношения. (Смеется.) Но делаю свою работу.

— Дружба в актерской среде возможна?

— У меня есть. Почему это невозможно? Не знаю, у нас вроде получается. Хотя мы не так часто видимся. Не являемся конкурентами друг другу. Может быть, поэтому. Хотя с теми, с кем и являемся конкурентами, все нормально.

— Все зависит от человека?

— Думаю, да. Это никак не привязано к профессиональной деятельности. Я выбираю друзей не по их работе. (Смеется.)

— Артист растрачивает себя постоянно, в театре он подзаряжается от зрителя, а как с этим в кино?

— В кино с этим похуже. Подзаряжать себя посложнее. Подпитывает успех самого кино, если оно вышло и имеет успех. Это тебя подпитывает на следующие проекты.

— А как все же восстанавливаетесь после сложных ролей?

— Ну, а что значит сложные? В кино ты сидишь и ждешь в основном. За день твоего экранного времени, а это 12-часовая смена, снято от трех до двенадцати минут полезного хронометража. Ты устаешь физически, но это не того рода усталость, когда тебя эмоционально выматывают постоянные повторения, как это происходит в театре. Все-таки это бег на короткие дистанции. Бежать легче.

— Где отмечали этот Новый год?

— Впервые встречали на даче. Хотели посмотреть, каково это — быть в лесу и в снегу. Зима снежная. Наслаждались сугубо финскими играми. У меня всего два праздника в жизни, которые я праздную. Это день рождения и Новый год. Другие праздники не отмечаю. Раньше это происходило с друзьями, теперь с семьей.